Реализация устава 1863 г. представляет собой самостоятельную проблему исторической, педагогической и юридической науки, поскольку нормотворческая практика проходила под знаком возвращения высшей школы к рубежам второго, уваровского, устава. Более или менее серьезные поправки в устав начали вноситься, как только он вступил в соприкосновение с реальной жизнью. А жизнь характеризовалась дальнейшим подъемом крестьянского движения, польским восстанием, активизацией политической оппозиции в стране. Как оказалось, реформы не внесли успокоения в страну.

Осуществление намеченных уставом преобразований выпало на долю нового министра просвещения графа Д. А. Толстого, назначенного сразу после покушения Д. В. Каракозова на Александра II и занимавшего этот пост с 1866 по 1880 г. Эта задача потребовала от него немало усилий, твердости и гибкости, а главное, настойчивости и упорства в достижении поставленной цели. Как отмечается в «Историческом обзоре деятельности Министерства народного просвещения. 1802-1902», «граф Толстой не только довел до конца преобразования, начатые его предшественником, но дал всей системе новое направление, твердо и резко выраженное. Основы этой созданной им системы остались непоколебленными до конца столетия» (С. 480). Со сказанным можно было бы согласиться, но с одной существенной поправкой. Новый министр не только довел до конца преобразования, начатые его предшественником, но исправил многое и, дав системе новое направление, твердо и резко выраженное, избавил нашу школу от крупных издержек и утрат.

Граф Дмитрий Андреевич Толстой оставил заметный след в истории отечественного образования, снискав в официальной литературе недавнего прошлого славу «одного из столпов политической реакции 80-х гг., сторонника сильной власти» (БСЭ. Т. 26. М., 1977. С. 51). Не вступая в полемику по поводу его оценок как министра просвещения, добавим лишь, что Д. А. Толстой придерживался твердых убеждений, был целеустремленным и последовательным державником, безусловно, человеком высокообразованным и высокой культуры, признанным ученым, внесшим известный вклад в исследование истории отечественного образования. Как крупный организатор и руководитель, он способствовал складыванию и утверждению в стране эффективной образовательной системы и в особенности высшей школы. В 1848 г. в возрасте 25 лет Д. А. Толстой издал свой первый научный труд «История финансовых учреждений в России со времени основания государства до кончины императрицы Екатерины II», за который был удостоен высочайшей награды - бриллиантового перстня.

В том же году графу была поручена научная разработка истории иностранных вероисповеданий в России, доставлявших немало тревог руководству страны и русской православной церкви. Плодом его научных изысканий явилось издание в 1876 г. новой книги «Le catholieisme romain en Russie» («Римский католицизм в России»), за которую автору присудили ученую степень доктора философии Лейпцигского университета. В 1882 г. он опубликовал биографический словарь «Люди екатерининской эпохи». С 1882 г. Д. А. Толстой - президент Академии наук. Продолжая научные изыскания истории русского просвещения, он издал ряд работ: «Взгляд на учебную часть в России в ХVIII столетии до 1782 г.», истории академического университета и академической гимназии, книгу «О городских училищах в царствование императрицы Екатерины II».

С первых дней пребывания на посту министра народного просвещения Д. А. Толстой приложил немало усилий по корректировке норм, противоречащих традиционным установкам русской жизни. Программа деятельности нового министра была изложена в высочайшем рескрипте на имя председателя правительства князя Гагарина от 13 мая 1866 г. Этот важнейший документ, странным образом укрывшийся от внимания исследователей, вряд ли может быть расценен в плане реализации идей, сформулированных в третьем университетском уставе. Подписанный спустя всего три года после утверждения университетского устава, высочайший рескрипт проливает свет на динамику российской трактовки содержания этого кодекса университетской жизни. Очевидно, политическое положение в стране и последние события существенно повлияли на умонастроение царя и на саму постановку университетского вопроса, и он приостановил намечаемые уставом преобразования по всем основным направлениям.

«Провидению угодно было раскрыть пред глазами России, - читаем в рескрипте, - каких последствий надлежит ожидать от стремлений и умствований, дерзновенно посягающих на все, что для нас искони священно, на религиозные верования, на основы семейной жизни, на право собственности, на покорность закону и на уважение к установленным властям. Мое внимание уже обращено на воспитание юношества. Мною даны указания на тот случай, чтобы оно было направлено в духе истин религии, уважения к правам собственности и соблюдения коренных начал общественного порядка и чтобы в учебных заведениях всех ведомств не было допускаемо ни явное, ни тайное проведение тех разрушительных понятий, которые одинаково враждебны всем условиям нравственного и материального благосостояния народа. Но преподавание, соответствующее истинным потребностям юношества, не принесло бы ожидаемой от него пользы, если бы в частной, семейной жизни проводились учения, несогласные с правилами христианского благочестия и с верноподданническими обязанностями. Посему я имею твердую надежду, что видам моим по этому важному предмету будет оказано ревностное содействие в кругу домашнего воспитания».

Создается впечатление, что высочайший рескрипт провозгласил отступление от занятых составителями только что принятого устава либеральных позиций по всем основным линиям. В соответствии с ним, выполняя волю царя, министр произвел серьезные преобразования во всех звеньях образовательной системы (начальной, средней и высшей школы), обратив особое внимание попечителей и всех подчиненных на точное, неослабное и неукоснительное исполнение законов и постановлений министерства, на постоянное наблюдение за преподаванием, бдительный контроль за состоянием ученых заведений, за домашними учителями и наставниками. Все говорило о возрастании роли государства в школе.

Особое внимание было уделено начальному образованию сельского населения, принимались меры подчинения его руководству и контролю со стороны министерства, для чего вводились должности инспекторов народных училищ. В развитие принимаемых мер в 1871 г. появилось новое Положение, согласно которому создавалась сеть начальных народных училищ. А в 1872 г. Положением о городских училищах и учительских институтах была решена задача создания школы для низших слоев городского населения. В 1871 г. был принят новый устав гимназий, согласно которому в средней общеобразовательной школе восстанавливался в правах классицизм как основа научного образования, обеспечивающего надлежащую подготовку к университету. Реальные гимназии преобразовывались в реальные училища и согласно уставу 1872 г. давали молодым людям общее образование, более приспособленное к практическим потребностям.

Возрождение активной государственной образовательной политики было налицо. Так, за период 1864-1875 гг. число гимназистов возросло с 28 202 до 51 097, а гимназисток - с 4335 до 27 470, падение удельного веса привилегированной молодежи - с 70% до 52,8% и соответственно повышение представителей городских сословий - с 1/8 до 1/3. Но и эти очевидные позитивные сдвиги получили превратное толкование в либеральной литературе, которое перекочевало затем в советскую, а теперь - и в современную. Вот как, например, оценивается роль Д. А. Толстого в БСЭ: «Толстой Дмитрий Андреевич. Граф, русский гос. деятель, чл. Гос. Совета. <…> В 1865-1880 - обер-прокурорСинода,с 1866 г. одновременно мин. нар. просвещения. <…>1882-1889 - мин. внутр. дел и шеф жандармов. Один из столпов реакции. <…> Принятые по инициативе Т. "Временные правила" 1882 г. еще более ограничили свободу печати. С помощью А. Д. Пазухина подготовил проект "контрреформ"» (БСЭ. М., 1977. Т. 26. С. 50).

А вот в каком тоне пишется о нем в современном издании «Высшее образование в России до 1917 г.» (М., 1995). В персоналиях в разделе о Д. А. Толстом читаем: «Граф, сенатор (1861), обер-прокурор Синода (1865-1880) и министр народного просвещения (1866-1880). Сторонник классических гимназий и ограничения доступа податным сословиям к среднему и высшему образованию. Добивался фактической ликвидации университетской автономии и изменения уставов всех учебных заведений. В 1882-1889 министр внутренних дел и шеф жандармов. Президент Петербургской АН (1882). Коллекционер» (С. 334). И ни одного доброго слова в адрес министра, занимавшего этот пост 14 лет, которые выпали как раз на период, называемый авторами издания самым продуктивным в истории дореволюционной высшей школы.

А вот что пишет в своей книге Г. И. Щетинина: «Следует заметить, что реальные процессы, отраженные в этих цифрах, совершались вопреки (?! -Авт.) курсу Д. А. Толстого. Его политика достаточно хорошо известна в литературе, он более кого-либо другого содействовал превращению Министерства народного просвещения в министерство "народного затемнения"» (Щетинина Г. И.Университеты в России и устав 1884 г. М., 1976. С. 89). Очевидно, считается, что данный стереотип, уже тем что повторяется многократно, освобождает автора от аргументации.

Между тем действительной и бесспорной заслугой реформы в ходе реализации третьего устава стало существенное расширение объема преподавания и его дальнейшая специализация. Согласно уставу число кафедр на всех факультетах увеличивалось на 13-19 единиц в каждом университете. Так, по уставу 1835 г. в университетах было 34 кафедры, при которых состояли 39 профессоров и 8 адъюнктов. Устав 1863 г. расширил число кафедр до 53, количество профессоров - до 57, доцентов, заменивших адъюнктов - до 33. Из преподавания исключались атрибуты дворянского образования - фехтование, музыка, рисование. Одновременно создавались новые кафедры, вводились новые дисциплины, отражавшие успехи в развитии науки и дифференциацию научного знания. Но эту заслугу скорее следует отнести на счет пресловутого «министерства народного затемнения», изыскавшего для того необходимые средства.

В сфере высшего образования Д. А. Толстой, продолжая реформу университетов, как и специальных высших учебных заведений, в плане усиления государственного руководства университетами, иными словами, возвращения к нормам устава 1835 г., в конце своего управления министерством подготовил новую университетскую реформу, главной целью которой было решительное усиление централизованного начала, государственного контроля над ходом и содержанием преподавания и утверждение должного порядка и дисциплины среди студентов. Его энергичную деятельность можно проследить по основным направлениям, как они были намечены министром: а) выборность руководящих функций в университетах, б) выборность педагогического персонала, в) организация, порядок и дисциплина студенчества.

20 сентября 1868 г. были изданы «Правила о правах и обязанностях ректора университета, как председателя совета», в которых речь шла о конкретизации функции руководителя вуза, порядка рассмотрения дел, подачи членами совета особых мнений и письменных предложений. Одновременно вносились изменения в одну из важнейших функций совета. Так, статья 78 устава 1863 г. требовала квалифицированного большинства в две трети голосов при избрании профессоров по выслуге 25 лет на новый пятилетний срок. Министр испросил высочайшего разрешения назначать собственной властью тех профессоров, которые не были избраны советом, в случае, если соответствующие кафедры в течение одного года не будут замещены. Вместе с тем 31 марта Государственным Советом было разрешено принимать решение об оставлении профессоров по выслуге 25 лет на пятилетний срок не квалифицированным, а простым или абсолютным большинством голосов, как это было в уставе 1835 г. Особая роль при этом принадлежала министру народного просвещения Д. А. Толстому, ушедшему в отставку после убийства террористами царя Александра II.

Вот что писали «Петербургские ведомости» после отставки Д. А. Толстого: «Граф Д. А. Толстой стоял на уровне российских великих задач нынешнего царствования, столь разнообразного начинаниями, столь обильного деяниями; он дал Poccии школу, вполне приноровленную к современным требованиям науки и жизни. Bсe училища его времени были открыты безусловно одинаково для богатого и бедного, для знатного и простого человека... Безукоризненно честный деятель, верный слуга своего государя, истинно русский человек, граф Д. А. Толстой займет одно из самых видных мест в истории русского просвещения, и когда улягутся страсти, его время будет служить заветом молодому поколению России, как надо трудиться и как надо выполнять принятый на себя однажды долг». Такое время пришло, и роль и место министра Д. А. Толстого в истории отечественного образования получают более адекватную оценку в трудах современных исследователей.

Но именно против министра была направлена самая острая критика из либерального лагеря. Его обвиняли в реакционных устремлениях, в превращении Министерства народного просвещения в «министерство народного затемнения», даже в том якобы, что все успехи народного просвещения в те годы были достигнуты вопреки министру. Ему не могли простить того, что именно его приход в министерство в 1866 г. способствовал повороту Александра II от либеральных настроений, захвативших его сразу по восшествии на престол. С его участием подготовлен проект рескрипта императора на имя премьер-министра, в котором заметен отход от многих позиций, закрепленных в университетском уставе 1863 г.

В этой связи следует вспомнить и о привлекшем в середине 70-х гг. внимание общественности так называемом деле профессора Любимова. В 1873 г. профессор Н. А. Любимов вместе с группой профессоров МГУ впервые открыто выступил с острой критикой вузовской реформы на основе университетского устава 1863 г. По мнению профессоров, реформа, ослабив управленческую вертикаль, вносила немало дезорганизации в работу высшей школы. «Наши университеты, - подчеркивал он в своей статье, - учреждены правительством, черпают главные свои средства из государственного казначейства, в своих решениях по сколько-нибудь важным делам управления связаны необходимостью начальственного разрешения» (Русский вестник. 1873. № 2. С. 887). Русские профессора выступили в защиту известной житейской истины - «кто платит, тот заказывает музыку», а значит, за сто с лишним лет до появления национальной образовательной доктрины и самого понятия «русская модель образования» прочувствовали главное условие успехов русской школы и по-своему предвосхитили их.

Напомним, что с именем Н. А. Любимова связаны лучшие годы становления ИМТУ, когда он с группой ведущих ученых МГУ устанавливал высокую научную планку отечественного технического образования. «Из числа профессоров Московского ремесленного учебного заведения, - читаем в юбилейном издании «МВТУ. 150 лет», - следует назвать профессора Н. А. Любимова, окончившего Московский университет, доктора наук, который являлся исключительно талантливым лектором. Любимов не только читал лекции воспитанникам ремесленного учебного заведения, но и выступал с публичными лекциями, сопровождавшимися демонстрацией опытов. За время своей работы им был значительно расширен физический кабинет, ставший одним из лучших в Москве, издана первая часть курса "Начальные основы физики". Лекции А. С. Ершова, М. Я. Киттары и Н. А. Любимова создавали авторитет ремесленному учебному заведению и охотно посещались даже московской публикой. Труды ученых - преподавателей училища - закладывали основу русской технической научной школы» (МВТУ. 150 лет. М., 1980. С. 18). Вот они, русские подвижники, чьим трудом создавалась слава отечественных университетов.

Но ничто не помешало объявить несогласного с либеральной теорией и практикой и пошедшего «против течения» профессора «персоной нон грата». На Н. А. Любимова и его единомышленников обрушился вал критики, обвинявшей в предательстве интересов науки и образования. «Несомненным итогом полемики по университетскому вопросу в прессе середины 70-х гг. явилось поражение реакционной профессуры в лице Любимова. Мнение его разбито во всех точках и со всех сторон», - констатировала газета «Голос» от 2 (14) апреля 1875 г., выдавая желаемое за действительное. В таком же уничижительном тоне освещается данный инцидент в советской литературе. «Программа Любимова, - читаем в монографии Г. И. Щетининой, - впервые возникла в среде реакционной профессуры. Ее глашатаем выступил профессор физики Московского университета Н. А. Лю-бимов. Он выступал за полную централизацию в управлении университетов, за приравнивание профессоров к обычным чиновникам, за назначение "сверху" экзаменационных комиссий…»

Мнение, которое поспешили объявить «разбитым во всех точках и со всех сторон», вовсе не было разбито. Напротив, оно очень скоро подтвердилось практикой университетского строительства и нашло отражение в новом университетском уставе, принятом в 1884 г. И, добавим, полностью совпадает с современной концепцией высшей школы, что свидетельствует о глубоких исторических корнях русской модели образования. Но литературная расправа над русским профессором не прошла бесследно, она надолго заблокировала дальнейшую научную разработку проблемы, и настолько прочно, что преодолеть ее оказалось по плечу лишь высшей власти. Наверное, именно в те годы окончательно оформилось негативное изображение исторической действительности, и то, что в реалиях было прогрессивным, объявлялось реакционным, и наоборот. Так, реформа, ведущая высшую школу вперед и вверх, была объявлена бюрократической и реакционной, а либеральная реакция на нее, отражавшая тенденцию к возврату к западным ценностям частного университета, выдавалась за прогресс.

Решение давно назревшего вопроса состоялось лишь в наши дни, и для преодоления накопившихся в литературе недоразумений потребовалось вмешательство высшей политической воли. Началось оно сразу с приходом к руководству страной и образовательным ведомством новых сил, и уже в национальной образовательной доктрине было заявлено об утрате в ходе вузовской реформы ранее завоеванных позиций и необходимости изменения направленности самой реформы. Это получило продолжение и развитие в уже упоминавшейся не раз речи В. В. Путина на VII Всероссийском съезде ректоров. Таким образом, в наши дни завершилось оформление нового понятия русской модели, ставшего продуктом длительного исторического процесса. А заодно была поставлена точка в ведущейся целое столетие полемике об исторических судьбах отечественного образования и задним числом была оправдана позиция группы профессоров во главе с Н. А. Любимовым. Однако ничего не изменилось в литературе, включая учебную, в оценке мятежного профессора, за полтора столетия возвестившего об истинно русской концепции русской высшей школы, и он по-прежнему значится в числе реакционеров, чуть ли не агентов охранки, в среде университетской профессуры. Пришло время исправить историческую несправедливость.

Тем более что в новейших исследованиях продолжается недостаточно корректное цитирование текстов. Так, А. Андреев пытается растолковать выступление Н. А. Любимова в смысле верности классической немецкой университетской модели. Вот как это делается: «"Университетское преподавание по самому характеру своему есть преподавание многостороннее и свободное. Цель его - не столько сообщить знания, сколько возбудить самодеятельность. Стесняястрого определенными программами, данными извне, превращая университет в школу, где выучиваются определенной сумме знаний, мы бы уронили значение университетов как представителей самобытного служения науки и мысли". Эти положения Любимова еще раз доказывают eго позицию в качестве "протагониста" классического университета в России» (Андреев А.Высшее образование в России. 2005. № 2. С. 117). На деле же очевидно, что он вовсе не был протагонистом. В его время в публичный оборот уже вошло понятие русского типа университета, и Н. А. Любимов был, конечно, последовательным адептом русской модели университета.

Как видим, занятая в либеральной литературе методологическая позиция обрекает авторов на постоянные противоречия и непоследовательность в суждениях и оценках. Так, противореча самой себе, цитированная выше Г. И. Щетинина пишет: «Успехи, достигнутые ("министерством народного затемнения". -Авт.) в развитии науки и обучении студентов, шли за счет главным образом огромного перенапряжения сил ученых, сочетавших, как правило, преподавательскую и научную деятельность. Вот почему большинство профессоров при обсуждении университетского вопроса ставили акцент не на уставе, а преимущественно на материальных условиях. "Дело успеха, - отмечали ректоры и профессора при обсуждении этого вопроса в комиссии в 1875 г., - зависит, прежде всего, от денежных средств, употребляемых на научные пособия университетов; когда в библиотеках нет многих необходимых книг, в клиниках, лабораториях, кабинетах нельзя надлежащим образом работать или нужно отказывать себе и студентам на каждом шагу в исполнении того или другого опыта или наблюдения, то не может быть значительного успеха в занятиях"» (Щетинина Г. И.Университеты в России и устав 1884 г. С. 45). Главные претензии, как видим, к государству!

И министерство Д. А. Толстого прилагало невероятные усилия к тому, чтобы из небогатого государственного бюджета выделялись необходимые средства для финансирования науки и высшей школы. И университеты, несмотря на трудности, обеспечили рост всех показателей работы. Особенно наглядно этот благотворный процесс можно проследить по росту научно-педагоги-ческих кадров. За 1863-1874 гг. на историко-филологических факультетах университетов получили докторские степени 62 человека, защитили магистерские диссертации 58 человек. На юридических факультетах - соответственно 56 и 53 человека, физико-математических наук - 112 и 139, медицинских - 242, получили степень магистра фармакологии 30 человек.

Эти данные мы почерпнули из интересной и содержательной в целом работы Г. И. Щетининой. Но, связанная предвзятой методологической схемой, она, приведя конкретные цифры по отдельным университетам, не нашла ничего лучшего, чем сделать следующий неадекватный вывод: «Эти данные, характеризующие темпы подготовки ученых в России в различных университетах, выявляют бесспорное первенство в выращивании научных кадров столичных университетов, за которыми следовали Харьковский, Киевский и Дерптский» (Там же. С. 46). Разговор, как видим, идет на разных языках - языке фактов и аргументов исторических, экономических, юридических, с одной стороны, и эмоций и абстрактных рассуждений о правах человека и данных свыше привилегиях университетской корпорации - с другой. Этот спор не окончен и продолжается доныне.

Между тем развитие событий привело к необходимости новых решений. Серьезные беспокойства продолжали доставлять властям студенты, в частности, вопросы «водворения порядка и дисциплины среди учащихся». Согласно уставу 1863 г. обязанность следить за оными была отнесена к юрисдикции университетских коллегий, и на министерство возлагался лишь высший надзор за ними. Однако возникшие в 60-х и 70-х гг. «студенческие беспорядки» и наличие связей их с развитием политических событий в стране (с середины 1873 г. по 1 января 1877 г. из общего числа лиц, причастных к антиправительственной пропаганде, воспитанники высших и средних учебных заведений составляли 50%) побудили министерство ускорить принятие экстренных мер.

Еще в конце 1874 г. комиссия под председательством статс-секретаря Валуева, которая увидела главную причину студенческих волнений во внутренней организации университетов, признала общую их реформу крайне необходимой и предложила в качестве непременных условий для начала реформы следующие преобразования: 1) ограничение профессорских коллегий с изъятием из их ведения административно-управленческих функций; 2) установление нового порядка назначения профессоров; 3) усиление государственного контроля за преподаванием. В апреле 1875 г. была образована под председательством статс-секретаря И. Д. Делянова комиссия для разработки проекта нового университетского устава. К концу 1879 г. проект устава был готов, и 6 февраля 1880 г. граф Толстой внес его на рассмотрение Государственного Совета.

Так закончилась история университетского устава 1863 г. Судьба его, как видим, не так счастлива, как это можно выяснить из литературы, а исторический срок исчислялся всего несколь-кими годами. По сути дела, реализация устава не состоялась, в большей части своих норм он так и остался на бумаге, а нормотворческая практика обернулась постепенным возвратом к формам и принципам организации, намеченным уставом 1835 г. Возможно, таким образом страна уберегла свою образовательную систему от непродуманных и навязанных извне решений и была избавлена от печальной необходимости по истечении времени констатировать утрату многих из прежних завоеваний, как это пришлось признать нашим современникам в национальной образовательной доктрине.

Поэтому не вполне корректной выглядит оценка устава, которую находим в литературе, даже в последнем фундаментальном исследовании истории отечественной высшей школы, выполненном в НИИ ВО. «60-70-е гг. прошлого столетия, - читаем там, - явились кульминационным периодом в жизни университетов царской России. Ни до того, ни после, вплоть до Великой Октябрьской революции, университеты не переживали столь быстрого роста во всех областях своей деятельности» (Высшее образование в России до 1917 г. Очерк истории. М., 1995. С. 108). Уже здесь налицо явная натяжка, поскольку «быстрый рост» явно подверстывается к уставу 1863 г. искусственно, что называется, «притягивается за волосы». И вопреки исторической действительности утверждается: «К середине ХIХ в. в университетах сложилась стабильная структура, закрепленная уставом 1863 г.» (там же). Как мы видели из приведенных выше данных, реальная действительность мало походила на складывание «стабильной структуры, закрепленной уставом 1863 г.». На деле эта заслуга в значительно более полной мере принадлежит уставу 1835 г. Что же касается устава 1863 г., то он, по сути, был дезавуирован уже высочайшим рескриптом от 13 мая 1866 г.

В подтверждение сомнительного тезиса авторы приводят данные о росте студенческих контингентов, в частности, Петербургского университета, которые в итоге ведут их к еще более сомнительному выводу: «Иначе говоря, за время действия устава 1863 г. число студентов возросло в восемь раз» (там же). Во-первых, устав практически не был введен в действие, а если и действовал, то всего несколько лет, не возымев сколько-нибудь заметного практического значения. А во-вторых, бурный рост университетов, в том числе и студенческих контингентов, всецело обеспечивался государственным финансированием, которое осуществлялось через, как называли либералы, «министерство народного затемнения», т. е., по крайней мере, независимо от либерального устава, а точнее будет сказать, вопреки ему.

Новый этап развития российской высшей школы, который означал дальнейшее восхождение к вершинам университетской культуры и утверждение русского типа университета, связан с университетским уставом 1884 г.